– Одно из самых человечных и законных чувств заставило тебя нарушить закон, и за это преступление ты заплатила ужасными страданиями. Креон более виноват, чем ты. Я обещал ему свою помощь и советовал быть благоразумным, относясь с уважением к твоему положению, пока вы не будете далеко от Рима. Вместо того, чтобы последовать моему совету, он до того отдался своей страсти, что пробрался за священную ограду и заставил тебя нарушить обет чистоты, подвергая тебя и себя опасности позорной смерти. Я с большим трудом спас его, и он находится теперь в безопасности в своем отечестве; но он потерял тебя и вполне заслужил это наказание. Итак, забудь прошлое: оно вычеркнуто и не существует более.

Правосудие храма Весты удовлетворено. Весталка Лициния умерла, а ты теперь Нара, моя жена. Твое мужество, твоя покорность и твое раскаяние сделали тебя достойной моей любви.

Я слушала как во сне. Счастье и признательность к человеку, на которого я смотрела, как на благодетельное божество, наполнили мое сердце. Я схватила руку Эбрамара – мудреца Афин и Александрии, и страстно прижала ее к губам.

– Эбрамар? – переспросил Супрамати, вскакивая с места. – Неужели человек, который тебя спас, и мудрец Эбрамар, которого я видел в Гималаях – одно и то же лицо?

– Да, это он. Видев его, ты еще лучше поймешь, что я любила его совсем особенным чувством, в котором уважение и восхищение принимали такое же участие, как и любовь. Но успокойся, садись и выслушай конец моего рассказа.

Когда взволнованный Супрамати снова занял свое место на табуретке, Нара продолжала:

– С только что описанного мною дня моя жизнь текла спокойно, без малейшего облачка. Это был какой-то волшебный сон, полный любви и занятий науками.

Эбрамар, – я буду называть его этим знакомым тебе именем, – дал мне первое понятие об оккультных науках.

Я думаю, никогда еще ни один учитель не имел такой внимательной и преданной ученицы. Сидя у его ног в большой лаборатории, я слушала его уроки и изучала древние языки. Я знаю санскритский язык Вед, ассирийский язык, древние наречия Азии, египетский язык, даже могу читать иероглифы и клинообразные надписи.

Эбрамар был учитель добрый и терпеливый, но очень строгий. Он требовал усердия и настойчивости. Я должна была совершенствоваться, а не оставаться неподвижно на месте.

Я не замечала, как шло время. Чем дальше шли мои занятия, тем больше пробуждался мой интерес к раскрывавшимся тайнам прошлого и будущего.

Однажды, когда мы по обыкновению вместе работали в лаборатории, Эбрамар привлек меня к себе и сказал:

– Лициния! Не желаешь ли ты побывать в Риме и повидаться с отцом? Он очень стар. Смерть его близка, а я обещал ему, что он увидит тебя перед своей кончиной.

Это почти забытое название, воплощавшее в себе такие ужасные воспоминания, привело меня в трепет, но в то же время пробудило во мне страстное и болезненное желание снова увидеть моего бедного отца.

– Конечно, я желала бы видеть мою родину и отца! Только я боюсь, чтобы меня не узнали и чтобы мне снова не подвергнуться мщению законов, – пробормотала я взволнованным голосом.

Эбрамар громко расхохотался и затем спросил с лукавой улыбкой:

– Как ты думаешь, сколько времени прошло с тех пор, как ты оставила Рим?

– Да лет десять, – ответила я с легким смущением. Эбрамар продолжал весело смеяться.

– Твой ответ, Нара, еще раз доказывает, что для трудящегося время имеет крылья. Сорок лет прошло со времени той грустной драмы, героиней которой ты была. Твоему отцу девяносто восемь лет, а тебе пятьдесят семь.

Я вскрикнула от ужаса. Итак, я была совсем старуха, а между тем мне казалось, что я не изменилась.

Я посмотрела на Эбрамара. Он все оставался тем же тридцатилетним молодым человеком, который меня спас. Ни одного седого волоска не серебрилось в его черных, как вороново крыло, волосах, взгляд был полон огня, а эластичность членов указывала на молодость в ее полном расцвете.

Эбрамар прочел мою мысль и с улыбкой ответил:

– Успокойся! Не тщеславие ослепляет тебя: ты действительно молода и красива.

Он вынул из шкафа и подал мне зеркало, сделанное из какого-то особого вещества и более совершенное, чем наши. До этого времени я всегда употребляла только металлические зеркала.

С трепетом смотрела я на мое изображение и убедилась, что действительно нисколько не изменилась.

– Теперь ты сама видишь, – сказал Эбрамар,- что тебе нечего бояться римского правосудия. Лициния должна была бы быть седой, сгорбленной и морщинистой матроной, а не прелестным созданием со сверкающим взором, во всем расцвете семнадцати лет.

– Эбрамар! Что за чудо совершилось со мной? Неужели наука владеет тайной вечной молодости? – в сильном волнении вскричала я.

– Настанет время, когда ты все узнаешь. А теперь начинай укладываться: через три дня мы едем в Рим.

Не буду подробно описывать наше путешествие. В Александрии мы снова надели греческие костюмы. В качестве афинского мудреца Эбрамар высадился в Риме со своей женой Евхарисой. Человек, посланный вперед, уже нанял дом, и все было приготовлено для нашего приема.

Ты можешь себе представить, с каким чувством проезжала я по тем самым улицам, по которым меня несли на смерть в погребальных носилках. Впечатление от этого воспоминания было так сильно, что холодный пот выступил у меня на теле, и я почти теряла сознание.

На другой день по приезде Эбрамар сказал мне, что мой отец предупрежден и что после полудня я могу к нему ехать.

Войдя в комнату, я увидела сидящего в кресле старика, до такой степени высохшего, что он казался живым скелетом. Рядом с ним стоял другой сгорбленный старик, с седой бородой и морщинистым лицом. Глаза его показались мне знакомыми, но я не имела времени разобраться в этом впечатлении, так как оба глухо вскрикнули, когда я откинула свое покрывало.

Мой отец так взволновался, что откинулся назад, и я подумала, что он кончается. Упав на колени, я обняла его и стала покрывать поцелуями. Наконец он открыл глаза, взял меня за голову и плача посмотрел на меня. Успокоившись немного от двойного волнения найти снова меня после стольких лет, да еще молодой и красивой, он указал мне на другого старика, молча прислонившегося к стене и закрывшего лицо руками.

– Посмотри! Разве ты не узнаешь его? Это Креон, – тихо прибавил он.

Глубоко взволнованная, я подошла к Креону, протянула ему обе руки и пробормотала:

– Ты не хочешь меня видеть?

Креон выпрямился и, глядя на меня с выражением горечи и отчаяния, ответил:

– Тебя тяжело видеть! Я – сгорбленный старик; тебе же боги, тронутые твоей красотой, даровали вечную молодость. Пока горе, причиненное потерей тебя, сгибало мою спину и белило мои волосы, счастливый предатель жил с женщиной, которую я любил, которую он обещал отдать мне и которую похитил у меня. Бесчестный человек! Он обладал всем – и отнял у несчастного его единственное сокровище, осудив нас, меня и твоего отца, на полное одиночество, – прибавил он, сжимая кулаки.

– Ты несправедлив и неблагодарен! – строго ответила я.- Кому, как не ему, обязаны мы, что избавились от ужасной и позорной смерти? Если бы ты был терпеливей и благоразумней, мы бежали бы вместе, я не была бы преступницей и все вышло бы по-другому.

Креон побледнел и опустил голову. Это молчаливое горе пробудило во мне жалость. Я подошла к нему и поцеловала его.

– Забудь и прости то, что непоправимо! Будем друзьями и возблагодарим богов за то, что они даровали нам милость свидеться.

Наконец, мы все успокоились. Мой отец рассказал мне, что после моего освобождения он получил от Эбрамара только одну лаконичную записку:

«Она спасена».

Прошло несколько лет, а он не получал ни малейшего известия обо мне.

В течение этого времени мой брат Кай умер, а моя невестка вторично вышла замуж. Отец, вообразив, что, может быть, я живу в Греции с Креоном и боюсь дать о себе известие, отправился в Афины, где разыскал Креона. Тот тоже ничего не знал обо мне, но отнесся к отцу с сыновней любовью и окружил его нежными заботами. Они привязались друг к другу и много лет прожили в Греции.

Чувствуя приближение кончины, мой отец пожелал снова увидеть Рим и умереть в своем доме. Он вернулся в Рим вместе с Креоном, которого никто не узнал, так как прошло более тридцати лет и старая история была забыта.

Несколько дней спустя, Эбрамар тоже навестил отца и помирился с Креоном.

Годы успокоили пылкого скульптора и, кроме того, он чувствовал, что большая часть вины лежит на нем; осталась одна благодарность, которая и помогла простить. Только с этого дня Креон стал быстро угасать, и три месяца спустя после моего приезда, его нашли мертвым близ статуи весталки.

На цоколе этой статуи он написал:

«Творение моих рук, радостный призрак счастья моей юности, тебе – моя последняя мысль! Та, которую я высекал из мрамора, любила меня и принадлежала мне. Ее обожаемые черты были моим утешением».

– Надпись видна еще и теперь. После смерти отца, последовавшей через несколько недель за смертью Креона, я покинула Рим и увезла с собой статую. С тех пор это драгоценное воспоминание никогда не покидает меня и повсюду следует за мной. Мне она кажется действительным звеном, связывающим меня с далеким прошлым…

Нара умолкла и несколько слез скатилось по ее бархатистым щекам. Встретив печальный и тоскливый взгляд мужа, она пыталась улыбнуться.

– Вот видишь, несмотря на бессмертие и на все знания, строптивое сердце человеческое не может победить горя разлуки с дорогими существами и воспоминаниями о перенесенных тяжелых испытаниях.

– Нара! – с дрожью в голосе пробормотал бледный Супрамати. – Твой рассказ вызвал какие-то незнакомые мне ощущения и образы, – я скажу, почти воспоминания и пережитые чувства; но все это так хаотично и непонятно… Говорят, что души перевоплощаются и живут в новых телах. Но в таком случае, кто же я, Нара! – он схватил руку жены. – Ты знаешь это… Рассей этот мрак и освети мою душу!

Глаза Нары вспыхнули. Она наклонилась и положила руку на лоб мужа. Минуту спустя она прошептала:

– Креон! Помнишь ли ты счастливые часы, за которые мы так дорого заплатили?

Точно молния прорезала ум Супрамати и тяжелое покрывало спало с его глаз.

Он вдруг увидел храм Весты, жертвенник, на котором горел священный огонь, и белую фигуру весталки, лежащей в его объятиях.

В эту минуту он испытывал все счастье и тоску прошлого. Задыхаясь, он прижался головой к коленям Нары и та ласково провела рукой по его темным волосам.

– Теперь понимаешь, почему ты, а никто другой, сделался наследником Нарайяны? Эбрамар, хотя и поздно, сдержал свое слово и возвратил тебе любимую женщину молодой и красивой. Как и тогда, она покорила твое сердце. В течение всех твоих различных существований он оставался твоим покровителем. Отсюда происходит и то чувство любви, благоговения и доверия, которое охватило тебя при виде Эбрамара.

– Понимаю. Теперь я многое понимаю, – пробормотал Супрамати, выпрямляясь и отирая пот, выступивший у него на лбу. – Одна только вещь остается для меня темной: это твой брак с Нарайяной. Каким образом, любя Эбрамара, ты могла отдаться тому?

– Это было человеческое увлечение, за которое я дорого заплатила,- со вздохом ответила Нара. – Вот как это случилось.

По мере того как Эбрамар шел на вершину чистого знания, тем более спиритуализировалась его любовь ко мне. Может быть, он даже сожалел в глубине души, что отнял меня у тебя. Во всяком случае, когда он достиг ступеней высшего посвящения, он отказался от сношений с женщиной, – и мы должны были расстаться.

Он поднялся высоко; а я, несмотря на обрывки знания, осталась все той же страстной, ревнивой и гордой женщиной, и эта разлука показалась моему ограниченному, невежественному уму несправедливой и жестокой.

Все дурные чувства, еще таившиеся в моей душе, – а я тогда была женщина пылкая и увлекающаяся, – закипели во мне, и вместо того, чтобы последовать совету Эбрамара и отдаться науке, я совершила невероятное безумие, связав свою жизнь с Нарайяной. Он приехал по делу братства, увидел меня и воспламенился. Я же, под влиянием гнева и злобы, благосклонно принимала его ухаживания. Он был похож на тебя, обожал меня – и я согласилась соединиться с ним в гроте, который служит местопребыванием нашего братства.

Впоследствии я вернулась к Эбрамару разбитая и несчастная. Чтобы приобрести власть и превосходство над моим негодным мужем, я прошла под руководством мага первые ступени высшего посвящения. Это была самозащита, а не освобождение; так как я добровольно бросилась в мир испытаний и искушений.

Но на сегодня – довольно! Ты страшно бледен и расстроен. Твоя душа перенесла слишком сильное волнение. Пойдем. Я дам тебе успокоительных капель, которые дадут тебе сон и восстановят равновесие твоего организма.

Не желая ничего слушать, Нара увела мужа, дала ему выпить капли и заставила лечь в постель.

Супрамати проснулся поздно. Физически он совершенно оправился; но впечатление, произведенное на его душу, было так сильно, что в своих разговорах он всегда возвращался к рассказу жены, часами любовался статуей и избегал всякого общества.

Однажды вечером, когда разговор снова зашел о прошлом, Супрамати объявил, что страстно желает как можно скорей приступить к посвящению.

– Если ты уверен, что не будешь сожалеть о светской жизни и о всех удовольствиях, которыми ты не успел насладиться досыта, то кто мешает тебе призвать Дахира, – с улыбкой ответила Нара.

– О! О свете я нисколько не сожалею. Только с тобой я не могу расстаться! Одна мысль покинуть тебя отвращает меня от работы над посвящением, – заметил Супрамати, страстно привлекая к себе Нару. – Подумай только: едва найдя тебя – снова потерять!

– Мы не расстанемся. Низшее посвящение не требует этого. Я буду жить с тобой в убежище знания и труда, приму участие в твоих работах и буду твоей помощницей или советницей, когда наступят минуты слабости, а они – неизбежны.

– В таком случае, едем сейчас же! С тобой никакое уединение не пугает меня, и я не отступлю ни перед каким трудом, – радостно вскричал Супрамати.

Нара рассмеялась.

– Энтузиаст! Помни, что поспешность – признак несовершенства. Едем. Я согласна. Только позволь мне прежде немного подготовить тебя к тому, что ожидает тебя. Надо много мужества, чтобы переступить порог невидимого мира.

Для начала я хочу открыть тебе глаза и показать, что окружает тебя. Для этого я дам тебе вдыхать вещества, которые обостряют и приводят в действие таящиеся в организме астральные способности.

Если бы ты был простым смертным, я не могла бы рискнуть на это; обыкновенный человек сошел бы с ума или, по меньшей мере, получил бы воспаление мозга. Но ты гарантирован от смерти и болезней. Даже на душу отчасти действует эликсир жизни. Но во всяком случае, ты должен приготовиться перенести очень сильное потрясение.

– Ты хочешь сегодня дать мне вдыхать эту субстанцию?

– Нет, для этого опыта мы выберем какое-нибудь многолюдное собрание. Например, послезавтра граф Рокка празднует большим балом обручение своей дочери. Это прекрасный случай. Когда ты совсем оденешься, приходи ко мне в лабораторию, и ты сам увидишь.

Заинтересованный и в глубине души слегка встревоженный, Супрамати с нетерпением ждал дня бала.

Окончив свой туалет, он прошел в комнату Нары. Та ждала его, и отпустив камеристку, провела мужа в лабораторию, в центре которой стоял треножник с зажженными угольями.

– Садись и терпеливо жди, что будет, – с улыбкой сказала она, сажая его в кресло.

Раздув жаровню, Нара бросила на угли какие-то сухие травы, затем, вынув из шкатулки ящичек с золотой крышкой, она взяла из него ложечкой немного белого порошка и посыпала сверху.

Тотчас же с треском вспыхнуло большое пламя, отливавшее всеми цветами радуги. Лаборатория наполнилась беловатым паром и таким удушливым ароматом, что у Супрамати сделалось головокружение. Нервная дрожь потрясала его и болезненный озноб пробегал по коже. Охваченный какой-то тяжелой сонливостью, он закрыл глаза и потерял сознание.

Голос Нары вызвал его из забытья. Супрамати вздрогнул, выпрямился и открыл глаза.

В ту же минуту с его губ сорвался сдавленный крик, и он, сорвав со стола, около которого сидел, шелковую вышитую скатерть, бросился к жене с криком:

– Великий Боже! Ты горишь! Нара громко рассмеялась.

– Не будь смешон, Супрамати. Ты видишь не огонь, а астральный свет. Ты можешь дотронуться до него, не обжигая пальцев.

Сконфуженный Супрамати остановился. Более спокойный осмотр убедил его, что Нару окружал широкий ореол фосфорического света. Ореол этот был похож на огненный и постоянно менял цвета.

Со все возраставшим удивлением он увидел, что из всего тела Нары исходили снопы света: с левой стороны – красного, а с правой – синего. Кроме того, над челом молодой женщины горело пламя в форме звезды. Из ее глаз и концов пальцев исходили лучи белого цвета.

Даже одежды ее – на Наре было надето белое атласное бальное платье, отделанное цветами и кружевами, – и драгоценности были покрыты фосфоресцировавшей пылью.

Супрамати весь ушел в наблюдение странного зрелища, стараясь его объяснить себе, как вдруг внимание его было привлечено какими-то незнакомыми лицами, застывший, пристальный взгляд которых произвел на него неприятное и отталкивающее впечатление.

– Откуда явились эти люди? Мы были здесь одни,- с неудовольствием сказал он.

Нара снова рассмеялась.

– Они всегда были здесь, только ты их не видел. Это – атмосферические существа, с которыми люди повсюду сталкиваются, отрицая их существование с апломбом, весьма комичным для того, кто не разделяет их невежество, слепое и тщеславное. Но идем! Время ехать. Главное, не забывай, что ты теперь ясновидящий, и воздерживайся от неуместных восклицаний.

Супрамати молча последовал за женой через длинный ряд комнат в переднюю.

Всюду двигалась толпа существ самого разнообразного вида: были и прозрачные, со спокойными и строгими лицами, которые витали, закутанные в белые воздушные туники; другие были тяжелые, компактные, с серыми или черными рожами и с ужасными взглядами. Одеты они были в древние или средневековые костюмы, а некоторые были совершенно голы, но эти были покрыты ранами или обезображены язвами.

Все это невидимое общество внушало Супрамати невыразимое отвращение. Вид же слуг, суетившихся около своих господ и провожавших их до гондолы, снова поразил его.

Кроме окраски, наполовину синей, наполовину красной, которая, казалось, была присуща не только всем живым существам, но и неодушевленным предметам, лакеи, швейцар, гондольеры – все были окружены черновато-красными кругами; а из их глаз, рук и ртов исходил оранжевый дым, неприятный запах.

Вид невидимого мира, окружавшего Супрамати, поглотил все его внимание. Со всех сторон бесшумно скользила озабоченная толпа, у которой были будто тоже свои дела; там и сям бегали животные. Из воды канала появлялись бледные и страждущие лица, которые то с любопытством, то враждебно смотрели на них.

– И это все мертвые? – пробормотал Супрамати, чувствовавший себя подавленным.

– Ах, не говори такие глупости, – сказала Нара, полусмеясь, полусердясь. – Разве есть мертвые? Это – духи и даже не видения, так как они всегда и действительно существуют. Они постоянно здесь и фланируют среди воплощенных.

Гондола остановилась у освещенного портала дворца графов Рокка, что прервало этот разговор. Молодые супруги вошли в гостиную, уже полную гостей.

Еще никогда Супрамати не было так тяжело выполнять светские обязанности и выслушивать или отвечать на банальные фразы, обращаемые к нему, не выдавая того волнения, какое внушала ему оккультная картина, развертывавшаяся перед его глазами.

Вперемешку с живыми двигалась толпа развоплощенных; а среди одних и других происходили очень странные вещи. В первую минуту молодой доктор был неспособен разобраться в этом хаосе.

Со всех сторон перекрещивались лучи красного, оранжевого, дымчато-серого или черного цвета; невыразимая смесь приятных ароматов и запаха разложения создавала густую и удушливую атмосферу, в которой трудно было дышать.

Из голов живых, подобно стрелам, вылетало желтое, синее, зеленое, красное, дымящееся и слегка потрескивающее пламя. Часто та или другая из этих огненных стрел падала на соседа или собеседника, причиняя им род ожогов, которые последние бессознательно чувствовали; так, Супрамати видел, как они вздрагивали и подносили руку к голове или сердцу, точно ощущали боль.

Над головой некоторых клубился черный, дымный пар и спирали этого дыма окутывали их точно облачной мантией, сквозь которую лицо и тело, казалось, принимало, вид трупа.

– Что это значит? – прошептал на ухо Наре испуганный Супрамати.

– Это люди, которые скоро должны умереть и которые очень привязаны к материи. Более подробное объяснение я дам тебе после. Теперь же смотри и наблюдай! – так же тихо ответила Нара.

И Супрамати с ужасом, точно очарованный, смотрел на эту странную и страшную картину, развертывавшуюся перед ним со всех сторон.

Там двигались тени с ужасным взглядом; другие были бледны и имели страждущий вид. Встречались и такие, которые не имели никакой определенной формы, но подобно большим черным пятнам присасывались к живым. Одни только горевшие злобой глаза, фосфоресцировавшие среди этой бесформенной массы, указывали, что это были мыслящие существа. Были несчастные, которые таскали по нескольку таких пятен. Всякий раз, как Нара приближалась к подобной особе и ее чистый, светлый и теплый флюид касался той, видно было, как волновались эти черные пятна и скрывались под кожей. Человек же начинал чувствовать болезненное состояние и спешил отойти.

При виде некоторых дам Супрамати бросило в дрожь, когда он увидел, что они обвешаны чем-то вроде пиявок, на первый взгляд, кроваво-красных; но затем он рассмотрел, что это – тела малюток.

Для Супрамати было настоящим испытанием мужества и присутствия духа необходимость смеяться и разговаривать с посторонними, между тем как его сердце болезненно билось и пот ужаса выступал на лбу. Минутами оккультный шум казался, ему до такой степени оглушительным, что он с трудом мог расслышать обращаемые к нему вопросы.

Когда несколько позже Супрамати с женой подошли к буфетам, чтобы освежиться, он с отвращением увидел, что здесь толпа бесплотных была гораздо гуще, чем живых. Бледные лица с алчным и жадным выражением склонялись над кушаньями. Они точно присасывались к самому рту евших, как бы желая вырвать у них кусочек или хоть подышать их дыханием.

Среди этой отвратительной толпы Супрамати увидел Нарайяну, который прицепился к очень молоденькой девушке, красивой и свежей, как только что распустившийся цветок. Теплый и пурпурный ореол, окружавший ее, указывал на здоровье и на избыток сил. Призрак-вампир с наслаждением вдыхал эти истечения жизни, обдавая молодую девушку, как паром, своими черными эманациями разложения.

– Взгляни, как он отделывает этого бедного ребенка! Но я сейчас обрежу ему все сношения с ней, – прошептала Нара, глядя на молодую девушку, которая, казалось, чувствовала себя очень нехорошо.

Глаза ее горели, жесты были порывисты, а лицо попеременно то краснело, то бледнело.

Точно желая что-то показать мужу концом своего веера, Нара подняла руку. Тотчас же из ее пальцев брызнула молния и, подобно пламени, пронеслась между Нарайяной и его жертвой. Призрак откинулся назад, как бы получив удар кнутом, а затем, бросив на Нару ядовитый взгляд, скрылся в толпе. Молодая же девушка глубоко вздохнула, словно освободившись от какой-то невидимой тяжести.

Все, что Супрамати видел, окончательно лишило его аппетита. Да и вообще он чувствовал себя страшно утомленным усилием, какое он должен был употреблять, чтобы скрыть свои чувства. Поэтому он выразил желание вернуться домой, сославшись на сильную головную боль.

Пока они проходили через гостиную, направляясь к выходу, Супрамати спросил Нару по-индусски:

– Объясни мне, что значит эта двойная окраска людей и вещей в красный и синий цвет, эти перекрещивающиеся разноцветные лучи, это пламя, исходящее из голов и, наконец, эти отвратительные черные и кровавые паразиты, присосавшиеся к мужчинам и женщинам, мимо которых мы проходим.