Глава 9 (Б)
Несмотря на
все эти серьезные доводы, Супрамати не двигался из Бенареса, а рождение сына
заставило его даже на время забыть все остальное. Поток новых чувств наполнил
его сердце и он страстно привязался и маленькому существу, большие и блестящие
глазки которого ласково и доверчиво смотрели на него. Мысль о разлуке с сыном
до такой степени была тяжела ему, что прошло еще шесть месяцев, прежде чем он
смог решиться уехать.
Однажды,
когда он подсчитал, что находится в Индии уже около полутора лет, им овладели
стыд и смущение. Что подумает о нем Нара? От нее он не получал никакого
известия. Обвиняли его также, – и обвиняли вполне справедливо, – страдания
несчастной Лилианы. Да, надо покончить со всем этим и уезжать! Время от времени
он будет навещать своего ребенка: этого никто не мог запретить ему.
Боясь своей
собственной нерешительности, он в тот же день объявил Нурвади, что неотложные
дела призывают его в Европу и что он уезжает через несколько дней.
Та побледнела
и глаза ее наполнились слезами, но она не протестовала. Обвив руками шею своего
возлюбленного, она пробормотала сквозь слезы:
– Ты мне дал
столько счастья, что я не имею права жаловаться; ты мне отдал свою любовь,
оставил ребенка – как живую о тебе память, – и воспитание его наполнит мою
жизнь. Обещай мне только, что ты не совсем забудешь нас и будешь иногда
навещать своего сына, чтобы он знал отца и хоть изредка мог бы насладиться
твоей любовью и твоими ласками.
Глубоко
взволнованный, Супрамати прижал молодую женщину к своей груди.
– Обещаю
тебе, Нурвади, никогда не забывать вас и навещать тебя и ребенка так часто, как
только будет возможно. Я увожу с собой ваши портреты, а ты будешь писать мне по
адресу, который я оставлю.
С тяжелым
сердцем Супрамати стал готовиться к отъезду. Предстоящая разлука была
невыразимо тягостна для него.
В эту минуту
он был совершенно равнодушен к законной супруге, данной ему братством, и
красота Нары как бы изгладилась и потонула, в чувстве отцовской любви,
наполнявшей его сердце.
Вдруг в нем
зародилась новая боязнь, что ребенок умрет, и он не увидит его больше, а бедная
Нурвади останется совершенно одинокой, потеряв их обоих. Но спасение найдено: у
него в руках верное средство не дать ребенку умереть… Кто может помешать ему
или поставить упрек, если он обезопасит и сохранит жизнь самому близкому и
дорогому существу?
На таком
решении он успокоился. В ночь, предшествовавшую его отъезду, он тихо прошел в
комнату, где в тростниковой колыбели мирно спал ребенок, покрытый легким
шелковым одеялом. Рядом с колыбелью, на полу, крепко спала молодая
нянька-индуска.
Супрамати
опустился на колени и долго смотрел на очаровательного малютку. Да, он хотел
видеть его вечно здоровым и красивым, он обезопасит его жизнь от всяких
случайностей.
Приготовив
четверть той порции эликсира жизни, какую дают взрослому человеку, он влил его
при помощи ложки в розовый ротик ребенка. Эффект получился поразительный.
Ребенок забился в судорогах, а затем вытянулся и похолодел.
Побледнев от
ужаса, Супрамати взял его на руки и, не зная, что делать, вынес на террасу,
думая, что свежий воздух поможет
ему; но
малютка не двигался. Дыхание остановилось и биение сердца не было слышно.
– Господи!
Неужели я убил его? Но нет, это невозможно! – пробормотал он растерянно, кладя
ребенка обратно в колыбель.
Удивленная
его отсутствием, Нурвади встала. Не найдя Супрамати в кабинете, она решила
пройти в детскую и, тихо приподняв портьеру, увидела его склонившимся над
колыбелью. Подумав, что горечь разлуки заставила его прийти в последний раз
взглянуть на веселое личико сына, она счастливо улыбнулась и тихо, незаметно
ушла.
Прошло более
двух часов – часов невыразимо томительной для Супрамати тоски. Наконец, вздох
облегчения вырвался у него из груди. На щечках ребенка выступил легкий румянец,
а глубокое и правильное дыхание указывало, что он крепко спит.
На следующее
утро, печальный, с тяжелым сердцем покидал он Бенарес, и несколько дней спустя
отплыл в Европу.
Супрамати
решил прямо поехать в Париж, чтобы поскорей разбудить несчастную Лилиану и
запросить Нару, когда он может приехать к ней. Благополучно прибыв в Париж и
войдя в свой отель, он строго запретил слугам распространять весть о своем
приезде. Он знал, что виконт и вся театральная богема, подобно стае коршунов,
немедленно же обрушатся на него; а он хотел быть свободным и спокойным, по
крайней мере, несколько дней.
Он отдохнул,
поужинал и заперся в своей комнате, запретив кому бы то ни было беспокоить
себя.
Затем он
достал из чемодана шкатулку из кедрового дерева, которую ему дал Эбрамар, и
открыл ее. В ней находились большой флакон с бесцветной жидкостью, банка с
мазью, похожей на воск, но мягкой и жирной на ощупь, и два пузырька: один
зеленый, другой пурпурный. Кроме того, там же лежала бумага с подробным
указанием мудреца, как употреблять эти средства.
Перечитав
внимательно несколько раз наставление, он нажал пружину и вошел в таинственное
помещение. Там все было по-прежнему.
Супрамати
зажег все лампы и свечи, приготовил белье, повязки и постель – одним словом,
все, что могло ему понадобиться. Затем он открыл краны и наполнил ванну.
Нарайяна, очевидно, умел заставить хорошо служить себе, так как вода оказалась
теплой, хотя Супрамати не приказывал нагревать ее, чтобы не выдать тайны того, что
собирался делать.
Смеясь в душе
над утонченной прихотью своего предшественника, он подошел к стеклянному ящику
и откинул закрывавшее его покрывало. Вид Лилианы нисколько не изменился. Но
каким образом вынуть тело из герметически закрытого ящика, наполненного
жидкостью, которая могла и повредить ему?
После зрелого
размышления он вернулся в свою комнату, надел высокие непромокаемые сапоги и
кожаные перчатки, а затем вооружился молотком и щипцами. Потом он сложил близ
ящика белье и поставил полную корзину песка, найденную в гардеробной. Окончив
эти приготовления, Супрамати ударом молотка разбил стенку ящика в ногах и
жидкость с шумом разлилась по паркету. Оторвав затем крышку, он поднял Лилиану,
совершенно потерявшую тяжесть обыкновенного тела, перенес в соседнюю комнату на
диван, где уже раньше были положены им подушки и одеяло. Разрезав ножницами
рубашку и отбросив щипцами лоскутья, Супрамати быстро опустил Лилиану в теплую
ванну, поддерживая полотняной тесьмой ей голову и корпус, чтобы она не ушла в
воду.
Теперь он
увидел на боку молодой женщины рану, имевшую вид широкого и глубокого кровавого
разреза, затянутого тонкой кожицей. Опытному взгляду врача было ясно, что
подобная рана при обыкновенных условиях была безусловно смертельна.
Супрамати был
человек и с нескрываемым восхищением смотрел на чудное молодое тело и идеальные
формы, достойные резца скульптора.
– Решительно,
Нарайяна был сибарит во всех отношениях, – думал Супрамати, выливая в ванну
треть большого флакона.
Затем он сел
с часами в руках, чтобы выждать четверть часа, как это было указано в
инструкции Эбрамара.
Вода быстро
приняла чудный голубой оттенок, и не прошло двух минут, как в неподвижном лице
Лилианы начало проявляться легкое движение: задрожали ресницы, стал дергаться
рот и нервная дрожь пробежала по всем членам. Затем рана приняла темно-багровый
оттенок, открылась и из нее брызнула обильная струя материи, черной, как
чернила.
Через
четверть часа вода сделалась черной и стала издавать острый и удушливый запах.
Супрамати выпустил ее, снова наполнил ванну и влил в нее вторую треть жидкости.
Почти тотчас же из раны потекла алая кровь, и притом в таком изобилии, что при
нормальных условиях смерть должна была последовать от истощения. Тем не менее в
состоянии больной не произошло никакой неблагоприятной перемены; напротив,
стало проявляться слабое и неправильное, но вполне заметное дыхание.
По истечении
предписанного времени Супрамати выпустил окровавленную воду и влил в свежую
остальное содержимое флакона. На этот раз вода не изменила вида и осталась
бледно-голубой и прозрачной. Рана же приняла вид обыкновенной затягивающейся
раны.
Тогда
Супрамати перенес больную на диван, положив на рану кусок полотна с мазью и
наложил повязку с искусством опытного врача. Тщательно вытерев тело и волосы,
он завернул Лилиану в одеяло так, что она походила на мумию и не была в
состоянии пошевельнуться, а потом перенес ее на кровать и влил ей в рот ложку
красной жидкости одного из пузырьков.
Дрожь
пробежала по телу молодой женщины. Затем из ее груди вырвался нечеловеческий
крик, – и она открыла глаза. В этих больших, темных, бархатных глазах
отразилось такое страдание, блеснула такая безмолвная жалоба, каких Супрамати
никогда еще не видал в человеческом взгляде.
Он вздрогнул
от жалости и сострадания. Да, Эбрамар прав: несчастная Лилиана должна была
переносить адские муки. Впрочем, он не успел сказать и слова, как веки больной
опустились, а она снова впала в неподвижность, но на этот раз неподвижность
была вызвана глубоким и благодатным сном.
Супрамати
опустил шторы на окнах и сообразно с инструкцией Эбрамара вылил в небольшой
тазик содержимое зеленого флакона, благодаря чему комната наполнилась
благоухающим ароматом. Но каково было его удивление, когда он увидел, что из
таза спиралью поднимается густой зеленоватый пар, который тянулся к кровати и
как бы всасывался телом спящей.
В течение
нескольких минут смотрел он на это странное зрелище, а потом вернулся в свою
комнату. Так как совершенная им работа заняла более трех часов и возбудила в
нем аппетит, то он вымылся, поужинал и лег спать, очень довольный.
Супрамати
решил провести в уединении три дня, то есть до пробуждения Лилианы,
ограничиваясь только прогулками по саду, тем более что стояла чудная весенняя
погода. Кроме того, это свободное время он хотел посвятить приведению в порядок
различных дел, пришедших в некоторое расстройство вследствие его долгого
пребывания в Индии.
Супрамати был
уверен, что его никто не обеспокоит, так как он строго запретил говорить кому
бы то ни было о своем приезде. Но на следующее же утро пришлось убедиться, что
у его друзей была чудная полиция и что они чувствовали такую потребность и
желание его видеть, что никаких препятствий для них не существовало.
И,
действительно, гонимый кредиторами и лишенный всяких ресурсов виконт де
Лормейль был в бешенстве от долгого отсутствия набоба. Он учредил за его домом
самый строгий надзор, не доверяя людям Супрамати, которые могли скрыть приезд
своего барина, если бы тот приказал им молчать; поэтому виконт заручился
содействием привратника противоположного дома, а тот видел, как приехал
миллионер, и немедленно же известил об этом де Лормейля.
Виконт
почувствовал себя возрожденным. На следующий же день он с таким апломбом явился
в дом Супрамати, что швейцар и слуги остолбенели, а он ворвался.
Узнав, что
принц в саду, виконт немедленно же отправился туда. Дипломатично, не замечая
нескрываемого неудовольствия Супрамати и не давая ему времени сказать ни слова,
он горячо сжал его в объятиях, осыпая дружескими упреками за тайный отъезд,
долгое отсутствие и умолчание о своем приезде.
В ярких
красках виконт описал общее горе, вызванное его исчезновением, и отчаяние
Пьеретты, покушавшейся даже на самоубийство. Затем он объявил, что если «друг»
его – не самый неблагодарный и скупой из всех настоящих, бывших и будущих набобов,
то должен вознаградить своих друзей за их преданность и задать в их честь
великолепный и достойный его пир.
Неудовольствие,
которое в первую минуту почувствовал Супрамати при таком бесцеремонном
вторжении, скоро сменилось неудержимым желанием смеяться. Он не мог ответить ни
слова – таково было красноречие визита; но он понимал, как нуждался в нем
разоривший забулдыга, и это очень забавляло его.
Раз к
Супрамати вернулось его хорошее расположение духа, он принял предложение
виконта. Решено было отпраздновать возвращение набоба большим обедом, а для
утешения Пьеретты в ее горестях принц поднесет ей ценный подарок и букет.
Супрамати
согласился на все и вручил виконту солидную сумму на расходы, объявив, однако,
что у него есть неотложные дела и что, кроме того, он чувствует себя нездоровым
и потому только через три дня будет к услугам друзей. Супрамати спешил
избавиться от преувеличенной нежности виконта. И действительно, как только тот
почувствовал в руках туго набитый бумажник, он поспешил проститься под
предлогом, что надо немедленно же приступить к приготовлениям к пиру. В
действительности же он спешил объехать друзей и объявить им великое и приятное
известие о возвращении набоба – набитого золотом дурака, не знающего цены
деньгам.
Лормейлю
хотелось также хвастнуть полученными подарками. Рассказав о своем пребывании в
Индии, Супрамати предложил ему на память о своей поездке чудный кинжал с
рукояткой, украшенной драгоценными камнями, кольцо с чудным рубином и шкатулку
с восточными благовониями.
С головой,
набитой всевозможными проектами, виконт прежде всего вернулся к себе, чтобы
подсчитать полученную сумму и сообразить необходимые расходы. Результат
получился самый благоприятный. Сумма, которую он мог удержать в свою пользу,
была так значительна, что позволяла ему покрыть самые настоятельные нужды. Это
убеждение вернуло виконту его беспечность и окрылило его самыми смелыми
надеждами. Еще несколько таких праздников – и дела его поправятся окончательно.
Виконт
побывал у знакомого ювелира и купил бриллиантовый убор, очень красивый на вид,
но в действительности гораздо более дешевый, чем купил бы Супрамати. Приобретя
еще громадный букет, он направился к Пьеретте, заехав по дороге к двум друзьям,
которых известил о великой новости и пригласил к себе на ужин.
Со времени
отъезда Супрамати у красивой певицы Альказара бывали и ясные, и черные дни.
Богатый любовник, заменивший
набоба,
скоропостижно умер, и с тех пор она не могла завладеть никем «достойным ее»,
вследствие беспрестанного соперничества и неумолимой ненависти Камиллы Мушерон,
которая не забыла и не простила ей ее победы над собой, то есть того, что она
«подло украла» у нее Супрамати, по ее выражению.
В данную
минуту оба врага были готовы разорвать друг друга из-за одного американца,
который, к неописуемой ярости Пьеретты, казалось, уже склонялся на сторону
Камиллы. Поэтому, когда виконт объявил о возвращении Супрамати и передал ей
подарки от него, ее охватил порыв такого счастья, что она чуть не лишилась
чувств, а затем упала в истерическом припадке. Виконт всячески старался
успокоить ее. В настоящую минуту она была нужна ему, и вообще они были старые
знакомые, при случае помогавшие друг другу.
Лормейль не
особенно стеснялся правдивостью своих рассказов. Поэтому то, что он болтал про
свое свидание с Супрамати и про его страстное участие, выказанное будто бы к
своей прежней любовнице, было так образно, пылко и поэтично, что в голове
Пьеретты стали зарождаться самые смелые планы, и перед ее ослепленным взглядом
уже носилась княжеская корона, водруженная на ее рыжем взбитом шиньоне. А
почему бы и нет? Хуже ее выходили замуж за князей; а если Супрамати после
двухлетнего отсутствия не забыл и посылает ей, как невесте, цветы и
драгоценности, то это значит, что он влюблен гораздо серьезнее, чем она
предполагала.
– Когда я
буду женой принца, я вспомню о ваших услугах, виконт, и избавлю вас от всех
затруднений, можете смело рассчитывать на это! – объявила она небрежным и
покровительственным тоном.
Пораженный
Лормейль недоумевающе и молча посмотрел на нее. Ему и в голову не приходило,
что она выведет из его слов подобное заключение.
«Знай она,
как я вторгся к набобу и почти насильно вырвал у него для нее подарки, она
опустила бы свой нос», – подумал он, с трудом сдерживая смех. Затем он громко
ответил любезным тоном:
– Не
сомневаюсь, мой друг, что если на вашу долю выпадет подобное счастье, вы не
забудете того, кому будете обязаны этим.
Только моя
дружба к вам побудила меня представить вас Супрамати и обратить его внимание на
вашу красоту и таланты. Честные люди подобных услуг не забывают.
Но Пьеретта
рассеянно слушала его. Она вынула из футляра убор и тщательно рассматривала
его, заставляя переливаться бриллианты.
– Хорошенькая
вещица, в особенности если это настоящие бриллианты, – заметила она.
Виконт даже
привскочил.
– В своем ли
вы уме, Пьеретта, предполагая, что принц станет дарить вам поддельные камни!
– Он – нет: в
этом не может быть никакого сомнения. А между тем я по грустному опыту знаю,
что подобная вещь возможна. Помните великолепный браслет, который вы передали мне
от имени принца как его прощальный подарок: громадный изумруд, окруженный
бриллиантами. И что же? Когда, после неожиданной смерти бедного Жюля, я
находилась в затруднительном положении, то решила заложить эту великолепную
вещь. Представьте себе мое удивление, когда мне объявили, что камни – простые
стразы. Тогда я была так огорчена и нездорова, что не поднимала этого дела и не
разыскивала виновника этого бесстыдного подлога, но теперь я решила сделать
это: негодяй заплатит мне убытки или я посажу его в тюрьму. Мне даже уже
говорили, что вора очень легко найти…
Пьеретта
говорила небрежно, продолжая рассматривать бриллианты, а сама исподлобья
насмешливо взглядывала на виконта, который полуотвернулся и был занят гашением
сигареты в хрустальной пепельнице.
Лицо
промотавшегося кутилы стало землисто-бледным, веки подергивались, еще резче
выделяя преждевременные морщины на висках; а рука, державшая сигару, неприметно
дрожала.
Тем не менее
голос нисколько ему не изменил, когда он сказал:
– Надеюсь,
мой друг, что вы не приведете в исполнение такой неразумный проект. Принц вряд
ли будет доволен быть свидетелем в таком скандальном процессе, да и вам нет
расчета выставлять напоказ ваши любовные отношения с человеком, за которого вы
рассчитываете выйти замуж. Право, игра не стоит свеч!
Что же
касается до виновника мошенничества, то я и без полиции назову его вам. Это –
Фаншетта, ваша предпоследняя камеристка. Уйдя от вас, она вышла замуж и открыла
магазин. Конечно, не добродетели дали этой каналье средства так блестяще устроиться.
– Вы дали мне
идею, виконт! Я не понимаю, зачем мне щадить Фаншетту. Ее магазин послужит для
возмещения моих убытков, – заметила Пьеретта.
– Вы
забываете, дорогая, что эта женщина может рассказать о вашем прошлом вещи,
малоприятные для вашего будущего титулованного положения. Послушайтесь меня:
успокойтесь и забудьте эту историю. Любовь принца щедрее вознаградит вас за эту
потерю, чем конфискация лавки Фаншетты.
– Может быть,
вы и правы. Только впредь я каждый месяц буду возить свои драгоценности к
ювелиру для удостоверения, что камни не украдены.
– Начните,
мой друг, с этого убора – и вы убедитесь, что от меня вы всегда получаете
настоящие камни, – с любезной улыбкой ответил виконт.
Затем,
поцеловав руку Пьеретты, он прибавил:
– Теперь – до
свидания, мой друг! Займитесь собой до четверга. Вам необходимо поразить
Супрамати и одним ударом овладеть его сердцем. Если же в добрую минуту вы
расскажете ему про негодную проделку Фаншетты, – к вашему изумруду может
вернуться его первоначальное достоинство.
Когда виконт
ушел, Пьеретта тихо и насмешливо рассмеялась.
– Ах,
негодяй! Разбойник! Небось я напугала тебя сегодня. Если бы ты знал, что у меня
в руках все доказательства твоей мошеннической проделки и что я каждую минуту
могу посадить тебя в тюрьму, ты дрожал бы еще больше. И я посажу тебя, посмей
только когда-нибудь вредить мне или стать мне поперек дороги, – ворчала она. –
Пока я молчу, чтобы ты не учинил мне какой-нибудь пакости у Супрамати. Но
подожди! Когда я буду принцессой, то припомню, что ты у меня украл, и
позабочусь, чтобы принц не давал тебе больше ни сантима. Держу пари, что
сегодня индус дал ему денег на праздник и на подарки, и что этот нищий бродяга
утаил себе половину того, что предназначалось мне.
Раздраженная
Пьеретта закурила папироску и стала обдумывать, какой туалет изобрести себе к
четвергу. Это должно было быть что-нибудь новое и оригинальное, что бы рельефно
выделяло ее красоту.
Она позвонила
горничной и хотела уже одеваться, чтобы ехать по магазинам, когда к ней
приехала одна из ее подруг. Пьеретта должна была остаться и предложить
посетительнице чашку шоколаду.
Гостья тоже
была актрисой из Альказара. Она тотчас же заметила на столе букет и футляр.
– Ба! Кто это
поднес тебе этот куст роз и орхидей, да еще с таким веским приложением? Уж не
барон ли Меркандье? – со смехом спросила она.
Увидев
презрительную гримасу Пьеретты, она прибавила:
– Не брезгуй
щедрым обожателем, иначе Мушерон выхватит его у тебя из-под носа.
– Пусть берет
себе этого чумазого жида. Для меня – почти невесты принца Супрамати – подобные
лица не существуют.
– Ах, моя
добрая Пьеретта! Твое обручение с принцем старая история. Вот уже скоро два
года, как твой будущий супруг исчез, и за это время ты наставила ему немало
рогов.
– Я плюю на
подобную клевету, да и он тоже. Принц был в Индии для устройства дел по
наследству, а ты должна бы понять, дорогая Лизетта, что это требует несколько
больше времени, чем если бы ты или я вздумали ликвидировать наше имущество.
Наконец вчера он вернулся, и первая мысль его была обо мне. Этот букет и футляр
– его подарки.
– Право? В
таком случае, это серьезно! Поздравляю и желаю тебе счастья! Только будешь ли
ты счастлива? Знаешь, что недавно сказал барон Меркандье по поводу слухов о
браке наездницы из цирка Ристоли с одним румынским князем: «Этот брак немного
принесет пользы бедняжке! Нынешние княгини почти все – кабацкие героини, и
светские дамы их избегают, потому что их выдает хохол кокотки, выглядывающий
всегда из-за княжеской короны».
– Нахал! Во
всяком случае, это сравнение не подходит ко мне. Я драматическая артистка, а не
акробатка, как Ристоли. Я сумею так держать себя, что никто не усомнится в том,
что я настоящая аристократка.
В продолжение
всего завтрака дамы продолжали дружески пикироваться. Затем Лизетта уехала, а
Пьеретта приказала подать себе пальто и перчатки. Поправляя перед зеркалом
шляпу, она пытливым взглядом окинула себя и пробормотала:
– Мне надо
обратить внимание на свою походку и жесты. Эта змея Меркандье сказал как-то,
что по одной походке и по манере раскачивать бедрами, напоминающей пляску
живота, можно узнать кокотку из сотни честных женщин. Я должна отвыкнуть от
этого. Я хочу иметь вид честной женщины и проникнуться истинным достоинством.
|